* * *

Было почти темно, вокруг на галечном пляже стояли вытащенные из воды катамараны – как туши морских животных. Вдоль пляжа, вопя сиреной, светя фарами, разбрасывая гальку из-под колес, летела инквизиторская машина. И, разумеется, они уже заметили Эгле, бежать было поздно.

Двое выпрыгнули из машины – оперативники в рабочем режиме. Эгле почувствовала обоих, как колючую проволоку под высоким напряжением, и протянула регистрационное свидетельство:

– Все в порядке. Вот мои документы.

Ей посветили в глаза фонарем.

– «Глухая», – сказал один инквизитор другому. И тут же, без паузы, накрыл Эгле оперативным приемом, ввинчиваясь в мозг.

Она упала и на несколько секунд отключилась. Пришла в себя, лежа на гальке: пахло морем и железом. Кровь хлестала из носа, заливая блузку и куртку-пиджак. В ангаре метался свет фонаря:

– Инициация! Суки!

– Что вы делаете? – прошептала Эгле, пытаясь подняться. – Я законно… на учете…

Тот, что ударил, наклонился над ней, навис, черный на фоне полутемного неба:

– Где она?!

– Я не знаю, о чем вы… – начала Эгле, и он снова хлестанул ее, не касаясь:

– Ты заговоришь, тварь!

«Ты зло, ты грязь, наказание будет суровым». Эгле показалось, что все повторяется, только на месте самозваных инквизиторов теперь настоящие. И неоткуда ждать спасения, потому что Мартин больше не придет.

* * *

– Убийства инквизиторов в трех провинциях, Ридна, Альтица, Бернст. Твои личные дела меня не касаются. Почему ты не на рабочем месте?

В камине горел огонь, ярко и весело, как на праздник. Отец в трубке не кричал – он никогда не кричал, когда был серьезен. Чем хуже шли дела, тем тише, суше, прозрачнее делался его голос:

– Если к полуночи тебя не будет в Однице, там сменится куратор.

Связь оборвалась. Мать стояла на лестнице и смотрела вниз, совсем как в тот день, когда Мартин впервые увидел в ней ведьму.

– Я поеду, – сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. Не причинять лишней боли.

– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она шепотом. – Береги себя. Я очень прошу. Серьезно.

– Не волнуйся. До свиданья. – Он вышел, тщательно закрыв за собой входную дверь.

Кирпичная дорожка блестела в свете фонаря. Покачивались голые зимние ветки. Еле слышно поскрипывала скамейка-качалка, пустая, и стояла на краю стола забытая чашка.

– Мартин!

Распахнулась дверь за его спиной. Он обернулся. Секунду они смотрели друг на друга.

– Ничего, иди. – Мать отступила вглубь дома. – Если они убивают инквизиторов… Мартин. Я тебя очень прошу.

– Меня не убьют, – сказал он тихо.

* * *

– Я не прошла инициацию. – Скорчившись на гальке, Эгле больше не пыталась подняться. – Я не могу вам ответить. Я не знаю.

– А если я спрошу по-другому?! Если я…

Инквизитор покачнулся и замолчал, будто удивленный. Потом упал на колени, повалился на бок рядом с Эгле: в спине у него торчала рукоятка. Серебро с рубином, дорогущий реквизит. Эгле несколько секунд ничего не видела, кроме этой рукоятки.

Тонкие пальцы с длинными ногтями обхватили рукоятку и без усилия извлекли кинжал. Эгле мельком увидела клеймо оружейника и поняла, что это не реквизит, а подлинник, музейный экспонат. Ведьма снова пропала, будто растворилась в воздухе вместе со своим оружием. Это не может быть ничем, кроме дурацкого сна, подумала Эгле.

Фары упирались в стену ангара, яркий свет мешался с темнотой, в машине работал мотор и орала рация: «Пятнадцатый, почему молчим?! Пятнадцатый! Ответьте!» Мертвый инквизитор не спешил отзываться. Его коллега, почуяв неладное, выбежал из дверей ангара. Ведьма возникла прямо из темноты перед ним, провела кинжалом, как дирижер палочкой, и отступила в сторону. Второй инквизитор пробежал еще два шага и упал, тщетно пытаясь зажать руками рассеченное горло.

– Ты видишь, Эгле, – сказала ведьма, рассматривая свой кинжал, пока на лезвии шипела, испаряясь, кровь, – нет, пока что не видишь…

Ни пятнышка не было на ее светлом пальто, ни пряди волос не выбилось из-под шляпки. Всматриваясь во что-то, видимое только ей, ведьма улыбалась, молодела на глазах, разглаживались морщины:

– Заново Рожденная Мать сидит на Зеленом Холме и ждет своих детей. Смерти нет. Не тяни с выбором.

Эгле, залитая своей и чужой кровью, сидя на гальке рядом с двумя инквизиторскими трупами, не сразу поняла, где она раньше слышала подобные слова.

* * *

Известие о гибели двух инквизиторов в Однице застало Мартина в аэропорту Вижны. Ради того, чтобы выпустить его самолет на взлетную полосу, задержали регулярные рейсы.

В последние несколько дней Мартин совершал ошибки одну за другой, и мир вокруг разваливался, как посудная лавка, в которой слон раз за разом принимает неверные решения. Отдавая приказ о чрезвычайном положении в Однице – по телефону, – Мартин был почти уверен, что и это ошибка.

Он испытывал странное раздвоение: прекрасно понимая, что девочка-ведьма, которую он привел к себе домой, на самом деле не девочка и не ведьма, а тень, приманка, проекция Майи Короб на его больную совесть, – понимая это, он был уверен, что и второй раз поступил бы точно так же. Всей его инквизиторской подготовки не хватило, чтобы противостоять нави. И Эгле – Эгле, которая пыталась его спасти, – стала жертвой его психоза.

И снова раздвоение: он понимал мотивы Эгле. Простить ее – не мог. Как если бы она отдала мучителям живого настоящего ребенка.

Он точно знал, как это происходило: Майю привезли на полигон службы «Чугайстер». Земля была плотно утрамбована – ни травинки. Майю бросили на землю, сами встали хороводом вокруг – пятеро или шестеро. Ее отца среди них не было. Наверное, другая смена.

Они начали танцевать все вместе, положив руки друг другу на плечи. Как будто запустили по кругу огромную циркулярную пилу, сделанную из темноты и дыма. Черные иглы втыкались в Майю, превращались в нити, тянули и растаскивали ее на части, пока она не истончилась и не вывернулась наизнанку. Осталась пустая оболочка, которую положили в небольшой пакет на молнии. Мартин не понимал, откуда в его голове взялись и картинка, и даже запах фиалок, витающий в воздухе, – возможно, прощальный подарок от Майи Короб.

Телефон Эгле был отключен, Мартин не знал, где она. До сих пор в Однице? Или успела вылететь? Если не успела, ее загребут вместе со всеми.

«Я твоя сестра. Все ведьмы твои сестры». Имели слова какой-то смысл или это предсмертные бредни девочки, которая хотела видеть в Мартине старшего брата? Он скрипнул зубами: Майя, с ее подростковой косметикой, с ее нарядной блузкой и счастливой улыбкой, была привязана к нему совсем не сестринской привязанностью, он это видел и намеренно, мягко держал дистанцию. «Женщина, которая тебя не любит, – не твоя мать»… А вот это, возможно, искаженные мысли самого Мартина, даже не мысли – ощущения, подспудные страхи… Как говорила та флаг-ведьма: «Твоя мать презирает тебя… Ты ее горе, ее клеймо…»